Каждое весеннее утро начинается со скворцов. Чирикают они так громко, что, кажется, находятся не за окном, а в комнате. Лениво открываю глаза и смотрю, как блестящие черные птицы таскают на карниз соломинки, перья, конский волос, выбитую из скребницы шерсть… Вставать не хочется, но еще пять-десять минут и снизу раздадутся куда менее безобидные и мелодичные звуки – Умница страсть как не любит, когда завтрак задерживается.
Поясню.
Так уж получилось, что конюшню мы закончили строить раньше, чем дом. И так как одних лошадей оставлять не в моих правилах, то на чердаке конюшни, изначально планировавшемся как сеновал, мы соорудили маленькую, но очень уютную комнату.
С умывальником, плитой, телевизором и двумя кроватями. И калорифером, заменяющим центральное отопление. 
Так что получилось, что лошади живут на первом этаже, а мы на втором. Слышимость, не смотря на доску-сороковку и слой утеплителя, – просто феноменальная. Ночью в тишине хорошо различаешь, как переступают с ноги на ногу и жуют сено кони. А уж когда Умница громогласно заявляет о том, что час кормления настал – и вовсе хочется поскорее вскочить с кровати и кинуться вниз.
Еда для Умки – своеобразный пунктик. Больше всего на свете она боится, что сено, овес и прочее (а ест она все) вдруг скоропостижно закончатся. И к каждой трапезе относится, как к последней.
Когда я первый раз дала ей двухкилограммовый соль-лизунец, чуть не случилась беда. Вместо того, чтобы лизать его, как все нормальные лошади, Умка принялась грызть соль, и через полчаса от аккуратного кирпичика остались только крошки. Ох, и плохо ей было. Что не помешало, в прочем, и в последствии за соль приниматься с энтузиазмом, хотя и не употреблять в таких количествах.
Она же научила нас не хранить в проходе никаких кормов. Увидив там однажды пятидесятикилограммовый и плотно запакованный мешок морковки, Умница, которую как раз заводили после утренней проездки, вцепилась в него что есть силы зубами и потащила к себе в денник.
Отбирали морковку всей семьей.
Нет, Умница, как лошадь добропорядочная и к людям лояльная, не кусалась и не лягалась. Но заветный мешок закрывала всем телом и старательно отпихивала от него людей. Потом, наконец, плотная ткань порвалась, и пока Умка жадно запихивала в пасть разлетевшуюся морковку, мы смогли оттащить от нее потрепанный, но большей частью уцелевший мешок.
Вот и сейчас, зайдя в конюшню и ответив «зарасти, кони» на четырехголосое похрюкивание, я первым делом бросаюсь к Умкиному деннику и впихиваю ей туда ведро воды.
Потом уже занимаюсь остальными лошадьми. 
Несмотря на то, что их всего четыре, а вода, зерно и сено приготовлены с вечера, процедура кормления занимает около получаса. Сначала надо каждой добавить подкормку и каждой – из своей банки. А также размешать в зерне кому сухое молоко, кому сырое яйцо, и всем – кукурузную варенную крупу или семя льна.
Потом приступаю к уборке. Первый этап – денники. Второй – сами лошади. Утренняя чистка у лошадей достаточно условная и занимает от силы пять-семь минут на каждую лошадь. Так, смахнуть опилки, проверить, все ли в порядке, пообщаться. Уже потом, перед седловкой, можно будет уделить гигиеническим процедурам больше времени.
После завтрака вновь спускаюсь к лошадям. Первый на очереди – Собор. Терпения и внимания с ним нужно море, еще бы – жеребец, молодой и балованный.
Первая рысь у нас всегда на корде. Семь минут в одну сторону, 2 шага, семь минут в другую. Сначала Собор работает хорошо, старается. Потом бегание по кругу ему надоедает и он начинает смотреть по сторонам. Оно бы не страшно, если бы при этом он не забывал смотреть себе под ноги. Кордовый круг ровный, тщательно выстелен опилками – спотыкнуться негде. А вот запутаться в собственных ногах, как оказывается -- запросто.
Потеряв пару раз равновесие и едва не упав, Собор почему-то обвиняет в этом меня и обижается. Пробует применить свой излюбленный трюк: резко сменить равновесие, а когда трензель начнет резать рот – взвиться на немыслимую свечу. Но в этот раз я успеваю понять его намерение, и угрожающе поднимаю шамбарьер: вздыхая, Собор подчиняется и начинает мерно и нарочито старательно двигаться по кругу.
Вторая часть тренировки – под седлом. Позвать на помощь некого, приходится садиться самой. Делать это приходится на ходу – едва успеваю поставить ногу в стремя, как Собор, несмотря на старательно набранный повод, тут же пускается рысью. 
Села. Остановила. Огладила.
И опять надо быть настороже, особенно первые пятьсот метров. Чуть провиснет повод, Собор тут же ныряет в образовавшуюся «дырку». Мне проще – если помнить об этой его особенности с самого начала, то через несколько минут жеребец сам по себе успокоится и не обнаружив лазейки, вести себя будет как лошадь воспитанная.
В прочем, когда проверка на внимательность пройдена, ездить на Соборе одно удовольствие. Командирский конь! Вот на тропинке лежит большой шелестящий на ветру кусок пленки. Подумаешь! Не сомневаясь ни минуты, Собор бодро наступает на пленку и съезжать с дорожки нам не приходится. Вот пилит бензопилой кто-то себе дрова, визг и скрежет ужасный, но Собор проходит в метре от работающего агрегата и даже не смотрит не него.
Делаем десятиминутную рысь и возвращаемся домой. Спешиваюсь, благодарно хлопаю Собора по шее. И опять чудом уворачиваюсь от его зубов. Эх, и что с этим делать!
Приходит очередь Беллы.
Она – самая интеллигентная лошадь на конюшне. Трензель берет сама – широко открывает рот, едва подносишь руку с трензелем на расстояние десяти сантиметров. Во время чистки и седловки стоит не шелохнувшись. Во время посадки тоже.
В прочем, как только заканчиваем разминаться и выезжаем в поле, Белла мягко пытается взять инициативу в свои руки: тянет повод, ускоряет непрошено шаг. Всем своим видом показывает, что работать ей не хочется, а вот побегать… 
«А, не все же работать!» -- в который раз малодушно решаю я и мы начинаем «бегать».
Галоп у Беллы потрясающий. Резвый, плавный. На таком галопе легко сидеть, пока…
-- Нет, Белла, нет!
Как же, «нет»! Раньше надо было реагировать, а не наслаждаться полетом. Опустив голову вниз, Белла на полном ходу выдает серию козликов. Мягких и безобидных, от полноты чувств – но на такой скорости все равно страшно.
В прочем, за год «полевой» работы (а что еще делать, когда манежа все равно нет) Белла стала значительно устойчивее – в ногах не путается и не спотыкается уже, когда надо проехать через какой-нибудь особо неровный участок.
Домой возвращаемся счастливыми и умиротворенными. Брать еще и Умку ни сил, ни времени нет. Значит – пока будет гулять и пастись, а вечером уже подседлаю.
И торопливо переодевшись, я лечу на работу – благо, у журналиста день ненормированный, и к моим появлениям ближе к обеду давно все привыкли.
Уже в офисе, включив компьютер, понимаю, что за это утро (плавно перешедшее в день) я здорово устала. Писать на околоэкономические темы жуть как не хочется, и решив, что полчаса погоды не сделают, я начинаю самозабвенно лазать по конным сайтам.
Работа у журналиста непредсказуемая. И не успела я сполна насладиться Интернетом и пообщаться с редакционными коллегами, как на мою голову свалилось очередное задание: взять интервью у одного из наших белорусских чиновников, славящихся тем, что именно интервью он давать и не любит.
Плохо, но решаемо.
Критически посмотрела на себя в зеркало. 
Н-да… Может, вид и не закостенелой лошадницы, но и на журналиста серьезного экономического издания тяну с трудом. Из-под подошвы ботинка кокетливо выглядывает налипшая соломинка (х-м, к чему это она в такую сухую погоду налипла? Вряд ли к грязи ). Рукав куртки малость обслюнявлен (но если не присматриваться -- не очень заметно). Руки, после попыток нарвать для жеребенка первой весенней травки, нежно зеленого цвета – и мылом эта гадость не смывается.
Ситуация понятна – в городскую квартиру перепеваться, а потом уже в администрацию.
С квартиры выхожу, как выездковая лошадь перед стартом – до блеска вычищенная и на каблуках. Времени в обрез, и догоняя прибавленной рысью троллейбус, вдруг слышу подозрительный треск. Так и есть. Разрез юбки, и до того бывший не самым скромным, становится наполовину больше.
Почему-то это происшествие вместо сожаления вызывает у меня кокетливое хихиканье (весна, наверное, сказывается) и в здание администрации я вхожу в отличном настроении. К моему удивлению, и интервьюируемый чиновник прибывает в состоянии редкого душевного подъема – информацией делится охотно и даже подвозит потом до метро, в результате чего в маршрутке на Тарасово я оказываюсь на полчаса раньше, чем планировала.
И опять начинается другая, параллельная жизнь.
В семь вечера ко мне должны привезти на иппотерапию двух детей с церебральным параличом. Работаю с ними на Умке. Для этих целей подходит она идеально – среднего роста; с ровной, мускулистой, практически лишенной холкой спиной; ритмичным широким шагом; спокойная и уравновешенная.
В прочем, с последним утверждением (по поводу спокойствия и уравновешенности) Умница сегодня соглашаться не намерена. Едва я открываю дверь денника, как она тут же начинает строить из себя дикого мустанга. Встает на свечи, трясет головой, прыгает на четырех ножках вокруг. Ругаться за столь недостойное поведение мне лень, да и настроение не «ругучее». Поэтому проблему я решаю испытанным способом: бросаю к кормушке небольшую охапку сена, и пока Умница ставит рекорды по его скоростному уничтожению, чищу лошадь.
Потом выходим на круг. Ехать работать в поле времени особо нет, поэтому ограничиваемся кордой. Пять минут шага, десять рыси, потом поднимаю в галоп. И начинается…
Дело в том, что обладая феноменальной устойчивостью, Умница не понимает, с какой стати ей нужно двигаться по кругу с определенной ноги. И носится вокруг меня то контргалопом, то вовсе начинает крестить. И хоть бы раз при этом споткнулась, сбилась, потеряла равновесие! Голосом останавливаю ее, делаю кордой постановление, командую – «галоп!». А ей хоть бы что. Раз с левой ноги поднимется, раз с правой, потом вовсе начинает скакать непонятно каким аллюром. Словом, лошади весело.
В прочем, под ребенком веселиться она тут же перестает. Идет очень тихо, а если всадник начинает сползать, сама, без всякой команды останавливается. Это ее большой плюс, который, в прочем, она прекрасно умеет использовать в своих интересах. И если вдруг Умнице ходить под детьми надоедает, она начинает останавливаться на малейшее движение маленького седока – мол, падает он, бедолага, так что я лучше постою пока, посплю. А вы его крепче держите.
Закончив заниматься с детьми, и навязав Умку пастись, иду к Вальсу.
Он удивительно подрос за эти две с половиной недели. Детский рыжеватый пушок на морде, шее и ногах полностью вылинял и показалась новая, очень коротенькая, темно-серая шерстка.
При моем приближении жеребенок заливисто ржет. Потом, когда я захожу в денник, прижимается мордой к моей щеке и замирает.
Он удивительно быстро всему учится.
На третий день после перевозки мне удалось впервые его почистить. Через неделю он начал ласкаться и громко ржать при нашем появлении. В ответ на почесывание гривы попробовал ответить тем же, но получил отпор. И теперь при поглаживаниях просто кладет свою голову мне на плечо или прижимается щекой к щеке.
Сегодня передо мной стоит задача приучить Вальса к недоуздку. Нарезаю мелкими кусочками морковку. И скармливаю так, чтобы потянувшись за угощением жеребенок сам просовывал голову между ремнями. Эта идея ему абсолютно не нравится, но к концу третей морковки Вальс смиряется и терпит касание ремней с видом маленького мученика.
Но едва я застегиваю недоуздок, как жеребенок негодующе отпрыгивает, начинает трясти головой, тереться недоуздком о стенку. Поняв, что так снять его не получится, подходит ко мне и поворачивается боком – мол, снимай с меня эту гадость.
Снимаю. Угощаю морковкой. Одеваю еще раз. Опять угощаю. Опять снимаю.
Ну, на сегодня хватит.
За нашими действиями из денника напротив угрюмо наблюдает Собор. До появления Вальса он был самой младшей (читай – самой балуемой) лошадью на конюшне. И появление конкурента удовольствия ему не доставляет.
Странно, но эта ревность мне почему-то приятна. Ведь до недавнего времени Собор вообще никак не реагировал на попытки приласкать его и, кажется, не слишком любил мои вторжения к нему в денник.
А сейчас искренне радуется, что к нему пришли и гладят. Правда, тут же пробует ущипнуть за руку – но не злобно, играясь. Скармливаю пару-тройку морковок и ему.
Ну, и чтобы никому не было обидно, перемещаюсь от Собора к Белле. 
Находится рядом с ней действительно приятно. И безопасно – не смотря на свой юный возраст, в отличие от остальных лошадей, Белла прекрасно понимает разницу наших весовых категорий и ведет себя соответственно – осторожно, корректно и аккуратно. Опускаюсь прямо на опилки и смотрю, как внимательно рассматривают меня огромные и какие-то очень мудрые глаза.
Белла тяжело и умиротворенно вздыхает и я вздыхаю ей в ответ. Смотрим некоторое время друг на друга, потом вдруг лошадь опускает ко мне голову и очень осторожно и нежно начинает вылизывать языком лицо.
На мгновение у меня перехватывает дыхание. Она никогда не делала ничего подобного раньше. Да и вообще сказать, что Белла испытывает ко мне привязанность, я не рискнула бы. Да, работает хорошо и местами даже старательно. Но она по натуре такая – хорошая и старательная… А тут… Медленно встаю, просовываю руку между жесткими прядями гривы, чешу теплую мускулистую шею:
-- Эх, лошадь-лошадь…
Что еще сказать, я не знаю, и, скормив Белле порцию морковки, молча выхожу из денника.
Дел на сегодня еще хватает – нарвать корзину одуванчиков, покормить, отбить, выровнять перед сном в леваде грунт.
Но это будет потом. Скоро. А пока есть десять минут чтобы посидеть на деревянном, нагретом за день солнце крыльце, посмотреть, как отмахивается от первых комаров хвостом Умница, как бегает по леваде Вальс…
