Этот рейс делала с цыганами. По телефону звучало как обычно «одну лошадку перевезти, вторую обратно привезти». Как же – как же! Знаем, ездили!
Первого грузили вороного мерина. Богатырского. Килограмм на восемьсот зверюга (вот уж точно, с кем поведешься. Раньше я коней все больше по высоте в холке мерила, а теперь перешла на килограммы). Грудь необъятная, шея с массивным гребнем, ноги-столбы.
-- Зачем продаешь? – спрашиваю у цыгана. И тот отвечает честно – кашляет. Поэтому и избавляюсь. Только не продаю – меняю.
Учитывая, что дышит мерин ровно, ноздри не раздуты, запального желоба нет, такой резон меня несколько удивляет. Многие цыгане кашель за болезнь не считают, полагая, что эта проблема легко лечится с помощью свежего воздуха и … овсяной соломы. Мол, вытягивает она все плохое из легких. Так что долой вентипульмины и бронхиалы – солому на подстилку, солому в кормушку и будет лошадь здорова.
В коневоз мерин заходит спокойно. Но потому, как трогается машина, делаю вывод, что даже не восемьсот килограмм весит лошадка, а побольше.
Ехать недалеко, километров сорок. И опять-таки к цыганам.
Жилище их впечатляет. Дом-развалюха. Покосившийся, запущенный до крайности. Из трех окон два выбиты и заделаны с помощью картона и скотча. Во дворе худая цыганка складывает в детскую коляску дрова. Нищета страшная.
А за домом сарай. Просторный, на четыре головы. Ухоженный и добротный. Кони – как на подбор. Сытые, лоснящиеся, только глаза у всех злые и наглые. Пара серых орловцев, рыжий советский тяжеловоз, и некрупный серый в яблоках конек. Его и меняют.
Порода у конька неизвестная, некрупный. Но хорош! Аккуратный, пропорциональный, яблоки крупные, как нарисованные. Но характер! Начинаем заводить в коневоз – ни в какую! И ладно бы просто сопротивлялся. Бьет наотмашь ногами по людям – не подойти.
Цыган выносит пугу и я ухожу в кабину. Не хочу на это смотреть. Бьют цыгане коней жестоко, по самым нежным болезненным местам. Уговорами не занимаются – ломают.
Десять минут – и серый загружен. Едем дальше.
И опять-таки к цыганам. На этот раз зажиточным. Во двор не зовут, перегружаемся прямо на асфальте. Вместо серого мерина у нас появляется светло-соловая кобыла. Я люблю соловых, но это уже чересчур. Кожа просвечивается розовым, блеклые голубые глаза. Несуразная лощадь.
-- Нравится? – спрашивает цыган.
И я честно отвечаю, что нет.
Цыган задумывается, потом звонит по телефону и мы опять едем меняться.
На место очередного обмена попадаем уже по темноте. Нашу соловую смотрят в коневозе. Там свет есть. А кандидатку на обмен выводят под ближайший фонарь. Это серая (то есть белая) одиннадцатилетняя кобыла. Рослая, с высокой оленьей шеей. Явно помесная – пробегали в предках рысаки. Красивая лошадь.
Почему такую меняют без доплаты на соловое недоразумение, мне не понятно. До тех пор, пока не заводим белую в коневоз.
Она дерется. Прицельно расчетливо рассчетливо метит в голову любому, оказавшемуся в зоне досягаемости. Закрыть за ней перегородку мы не смогли – побоялись. Так и поехали.
Всю дорогу цыган вздыхал и жаловался на судьбу. Зачем менял, что делать с такой кобылой? А я не удержалась и спросила – действительно, зачем? Ну кашлюющего коня на здорового, это понятно. А к чему дальнейшие обмены?
-- Не понимаешь ты, -- сказал цыган. – Часто и не выгоды в этих обменах, но так мы живем. Обменяем, отметим, выиграем или потеряем, опять обменяем. Вороного надо было менять – кашлял. Серого не надо. Но я как договорился, сразу на отмечании сделки и махнул его не глядя. Пьяный был, но раз пообещал, надо отдавать. Соловая мне не понравилась. Не хотел домой везти. А с белой просто не повезло…
ЗЫ: через две недели я вновь встретилась с белой кобылой. Уже в другом цыганском дворе, куда привезла очередную лошадку. Поинтересовалась, что за лошадь? Мне тут же расписали, какая это замечательная, ласковая и послушная лошадь. Убавили на 4 года возраст. Самое интересное, что нахваливая кобылу, цыган подходил к ней со всех сторон, и ноги трогал, и круп. И та даже попытки не сделала ударить. Перевоспиталась. Но доверия у меня так и не вызвала.